Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я —
нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу
на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог
провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал
на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Поля совсем затоплены,
Навоз
возить — дороги
нет,
А время уж не раннее —
Подходит месяц май!»
Нелюбо и
на старые,
Больней того
на новые
Деревни им глядеть.
Не позаботясь даже о том, чтобы
проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал
на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая того, есть кто в комнате или
нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
В то время как Степан Аркадьич приехал в Петербург для исполнения самой естественной, известной всем служащим, хотя и непонятной для неслужащих, нужнейшей обязанности, без которой
нет возможности служить, — напомнить о себе в министерстве, — и при исполнении этой обязанности, взяв почти все деньги из дому, весело и приятно
проводил время и
на скачках и
на дачах, Долли с детьми переехала в деревню, чтоб уменьшить сколько возможно расходы.
Весь день этот, за исключением поездки к Вильсон, которая заняла у нее два часа, Анна
провела в сомнениях о том, всё ли кончено или есть надежда примирения и надо ли ей сейчас уехать или еще раз увидать его. Она ждала его целый день и вечером, уходя в свою комнату, приказав передать ему, что у нее голова болит, загадала себе: «если он придет, несмотря
на слова горничной, то, значит, он еще любит. Если же
нет, то, значит, всё конечно, и тогда я решу, что мне делать!..»
Когда он ушел, ужасная грусть стеснила мое сердце. Судьба ли нас
свела опять
на Кавказе, или она нарочно сюда приехала, зная, что меня встретит?.. и как мы встретимся?.. и потом, она ли это?.. Мои предчувствия меня никогда не обманывали.
Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною. Всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те же звуки… Я глупо создан: ничего не забываю, — ничего!
—
Нет, Павел Иванович! как вы себе хотите, это выходит избу только выхолаживать:
на порог, да и назад!
нет, вы
проведите время с нами! Вот мы вас женим: не правда ли, Иван Григорьевич, женим его?
Сомненья
нет: увы! Евгений
В Татьяну, как дитя, влюблен;
В тоске любовных помышлений
И день и ночь
проводит он.
Ума не внемля строгим пеням,
К ее крыльцу, стеклянным сеням
Он подъезжает каждый день;
За ней он гонится, как тень;
Он счастлив, если ей накинет
Боа пушистый
на плечо,
Или коснется горячо
Ее руки, или раздвинет
Пред нею пестрый полк ливрей,
Или платок подымет ей.
— Нуте-ко, давайте закусим
на сон грядущий. Я без этого — не могу, привычка. Я, знаете, четверо суток
провел с дамой купеческого сословия, вдовой и за тридцать лет, — сами вообразите, что это значит! Так и то, ночами, среди сладостных трудов любви, нет-нет да и скушаю чего-нибудь. «Извини, говорю, машер…» [Моя дорогая… (франц.)]
— Вообще выходило у него так, что интеллигенция — приказчица рабочего класса, не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье в стакан чаю. — «
Нет, сказал я ему, приказчики революций не делают, вожди, вожди нужны, а не приказчики!» Вы, марксисты, по дурному примеру немцев, действительно становитесь в позицию приказчиков рабочего класса, но у немцев есть Бебель, Адлер да — мало ли? А у вас — таких
нет, да и не дай бог, чтоб явились…
провожать рабочих в Кремль,
на поклонение царю…
— Ну да. Ему даже судом пригрозили за какие-то служебные промахи. С банком тоже не вышло: кому-то
на ногу или
на язык наступил. А — жалко его, умный! Вот, все ко мне ходит душу
отводить. Что — в других странах
отводят душу или —
нет?
— Не бойся за меня, — успокоивала она, — ma tante уехала
на целый день; дома только няня знает, что меня
нет, да Катя.
Проводи меня.
— Из чего же они бьются: из потехи, что ли, что вот кого-де ни возьмем, а верно и выйдет? А жизни-то и
нет ни в чем:
нет понимания ее и сочувствия,
нет того, что там у вас называется гуманитетом. Одно самолюбие только. Изображают-то они воров, падших женщин, точно ловят их
на улице да
отводят в тюрьму. В их рассказе слышны не «невидимые слезы», а один только видимый, грубый смех, злость…
— Куда вы уедете! Надолго — нельзя и некуда, а ненадолго — только раздражите его. Вы уезжали, что ж вышло?
Нет, одно средство, не показывать ему истины, а
водить. Пусть порет горячку, читает стихи, смотрит
на луну… Ведь он неизлечимый романтик… После отрезвится и уедет…
Яков с Кузьмой
провели утро в слободе, под гостеприимным кровом кабака. Когда они выходили из кабака, то Кузьма принимал чрезвычайно деловое выражение лица, и чем ближе подходил к дому, тем строже и внимательнее смотрел вокруг,
нет ли беспорядка какого-нибудь, не валяется ли что-нибудь лишнее, зря, около дома, трогал замок у ворот, цел ли он. А Яков все искал по сторонам глазами, не покажется ли церковный крест вдалеке, чтоб помолиться
на него.
Он стал было учиться, сначала
на скрипке у Васюкова, — но вот уже неделю
водит смычком взад и вперед: а, с, g, тянет за ним Васюков, а смычок дерет ему уши. То захватит он две струны разом, то рука дрожит от слабости: —
нет! Когда же Васюков играет — точно по маслу рука ходит.
Впрочем,
нет, не Суворов, и как жаль, что забыл, кто именно, только, знаете, хоть и светлость, а чистый этакий русский человек, русский этакий тип, патриот, развитое русское сердце; ну, догадался: «Что ж, ты, что ли, говорит,
свезешь камень: чего ухмыляешься?» — «
На агличан больше, ваша светлость, слишком уж несоразмерную цену берут-с, потому что русский кошель толст, а им дома есть нечего.
Несмотря
на все, я нежно обнял маму и тотчас спросил о нем. Во взгляде мамы мигом сверкнуло тревожное любопытство. Я наскоро упомянул, что мы с ним вчера
провели весь вечер до глубокой ночи, но что сегодня его
нет дома, еще с рассвета, тогда как он меня сам пригласил еще вчера, расставаясь, прийти сегодня как можно раньше. Мама ничего не ответила, а Татьяна Павловна, улучив минуту, погрозила мне пальцем.
«А там есть какая-нибудь юрта,
на том берегу, чтоб можно было переждать?» — спросил я. «Однако
нет, — сказал он, — кусты есть… Да почто вам юрта?» — «Куда же чемоданы сложить, пока лошадей приведут?» — «А
на берегу: что им доспеется? А не то так в лодке останутся: не азойно будет» (то есть: «Не тяжело»). Я задумался:
провести ночь
на пустом берегу вовсе не занимательно; посылать ночью в город за лошадьми взад и вперед восемь верст — когда будешь под кровлей? Я поверил свои сомнения старику.
Кучера, несмотря
на водку, решительно объявили, что день чересчур жарок и дальше ехать кругом всей горы
нет возможности. Что с ними делать: браниться? — не поможет.
Заводить процесс за десять шиллингов — выиграешь только десять шиллингов, а кругом Льва все-таки не поедешь. Мы велели той же дорогой ехать домой.
Губернатор, узнав, что мы отказываемся принять и другое место, отвечал, что больше у него
нет никаких, что указанное нами принадлежит князю Омуре,
на которое он не имеет прав. Оба губернатора после всего этого успокоились: они объявили нам, что полномочные назначены, место
отводят, следовательно, если мы и за этим за всем уходим, то они уж не виноваты.
Сегодня с утра движение и сборы
на фрегате: затеяли
свезти на берег команду. Офицеры тоже захотели
провести там день, обедать и пить чай. «Где же это они будут обедать? — думал я, — ведь там ни стульев, ни столов», и не знал, ехать или
нет; но и оставаться почти одному
на фрегате тоже невесело.
В 10-м часу приехали, сначала оппер-баниосы, потом и секретари. Мне и К. Н. Посьету поручено было их встретить
на шканцах и
проводить к адмиралу. Около фрегата собралось более ста японских лодок с голым народонаселением. Славно: пестроты
нет, все в одном и том же костюме, с большим вкусом! Мы с Посьетом ждали у грот-мачты, скоро ли появятся гости и что за секретари в Японии, похожи ли
на наших?
«Good bye!» — прощались мы печально
на крыльце с старухой Вельч, с Каролиной. Ричард, Алиса, корявый слуга и малаец-повар — все вышли
проводить и взять обычную дань с путешественников — по нескольку шиллингов. Дорогой встретили доктора, верхом, с женой, и
на вопрос его, совсем ли мы уезжаем: «
Нет», — обманул я его, чтоб не выговаривать еще раз «good bye», которое звучит не веселей нашего «прощай».
По сторонам видны были юрты;
на полях
свозили ячмень в снопы и сено
на волах, запряженных в длинные сани, — да, сани, нужды
нет, что без снегу.
Сегодня два события, следовательно, два развлечения: кит зашел в бухту и играл у берегов да наши куры, которых
свезли на берег, разлетелись, штук сто. Странно: способность летать вдруг в несколько дней развилась в лесу так, что не было возможности поймать их; они летали по деревьям, как лесные птицы.
Нет сомнения, что если они одичают, то приобретут все способности для летанья, когда-то, вероятно, утраченные ими в порабощенном состоянии.
— Ну, как же, она не простит мне, — говорил Масленников,
провожая бывшего товарища до первой площадки лестницы, как он
провожал людей не первой важности, но второй важности, к которым он причислял Нехлюдова. —
Нет, пожалуйста, зайди хоть
на минуту.
—
Нет, это пустяки. Я совсем не умею играть… Вот садитесь сюда, — указала она кресло рядом с своим. — Рассказывайте, как
проводите время. Ах да, я третьего дня, кажется, встретила вас
на улице, а вы сделали вид, что не узнали меня, и даже отвернулись в другую сторону. Если вы будете оправдываться близорукостью, это будет грешно с вашей стороны.
— Вы хотите меня по миру пустить
на старости лет? — выкрикивал Ляховский бабьим голосом. —
Нет,
нет,
нет… Я не позволю
водить себя за нос, как старого дурака.
Первое выступление в поход всегда бывает с опозданием. Обыкновенно задержка происходит у провожатых: то у них обувь не готова, то они еще не поели, то
на дорогу
нет табаку и т.д. Только к 11 часам утра после бесконечных понуканий нам удалось-таки наконец тронуться в путь. Китайцы вышли
провожать нас с флагами, трещотками и ракетами.
—
Нет, выпозвольте. Во-первых, я говорю по-французски не хуже вас, а по-немецки даже лучше; во-вторых, я три года
провел за границей: в одном Берлине прожил восемь месяцев. Я Гегеля изучил, милостивый государь, знаю Гете наизусть; сверх того, я долго был влюблен в дочь германского профессора и женился дома
на чахоточной барышне, лысой, но весьма замечательной личности. Стало быть, я вашего поля ягода; я не степняк, как вы полагаете… Я тоже заеден рефлексией, и непосредственного
нет во мне ничего.
—
Нет, не видал, и сохрани Бог его видеть; но а другие видели. Вот
на днях он у нас мужичка обошел:
водил,
водил его по лесу, и все вокруг одной поляны… Едва-те к свету домой добился.
Кричит: «
Нет! меня вам не
провести!
нет, не
на того наткнулись! планы сюда! землемера мне подайте, христопродавца подайте сюда!» — «Да какое, наконец, ваше требование?» — «Вот дурака нашли! эка! вы думаете: я вам так-таки сейчас мое требование и объявлю?..
нет, вы планы сюда подайте, вот что!» А сам рукой стучит по планам.
Оставшаяся часть дня ушла
на расспросы о пути к Кокшаровке. Оказалось, что дальше никакой дороги
нет и что из всех здешних староверов только один, Паначев, мог
провести нас туда целиной через горы.
—
Нет, ты не все читаешь. А это что? — говорит гостья, и опять сквозь нераскрывающийся полог является дивная рука, опять касается страницы, и опять выступают
на странице новые слова, и опять против воли читает Вера Павловна новые слова: «Зачем мой миленький не
провожает нас чаще?»
С амурных дел они, или так встречались? Как бы с амурных дел, он бы был веселый. А ежели бы в амурных делах они поссорились, по ее несоответствию
на его желание, тогда бы, точно, он был сердитый, только тогда они ведь поссорились бы, — не стал бы ее
провожать. И опять она прошла прямо в свою комнату и
на него не поглядела, а ссоры незаметно, —
нет, видно, так встретились. А черт их знает, надо глядеть в оба.
Поэтому только половину вечеров
проводят они втроем, но эти вечера уже почти без перерыва втроем; правда, когда у Лопуховых
нет никого, кроме Кирсанова, диван часто оттягивает Лопухова из зала, где рояль; рояль теперь передвинут из комнаты Веры Павловны в зал, но это мало спасает Дмитрия Сергеича: через четверть часа, много через полчаса Кирсанов и Вера Павловна тоже бросили рояль и сидят подле его дивана; впрочем, Вера Павловна недолго сидит подле дивана; она скоро устраивается полуприлечь
на диване, так, однако, что мужу все-таки просторно сидеть: ведь диван широкий; то есть не совсем уж просторно, но она обняла мужа одною рукою, поэтому сидеть ему все-таки ловко.
Жандарм
проводил их и принялся ходить взад и вперед. Я бросился
на постель и долго смотрел
на дверь, за которой исчезло это светлое явление. «
Нет, брат твой не забудет тебя», — думал я.
Солдат не вытерпел и дернул звонок, явился унтер-офицер, часовой отдал ему астронома, чтоб
свести на гауптвахту: там, мол, тебя разберут, баба ты или
нет. Он непременно просидел бы до утра, если б дежурный офицер не узнал его.
Отец мой
возил меня всякий год
на эту языческую церемонию; все повторялось в том же порядке, только иных стариков и иных старушек недоставало, об них намеренно умалчивали, одна княжна говаривала: «А нашего-то Ильи Васильевича и
нет, дай ему бог царство небесное!.. Кого-то в будущий год господь еще позовет?» — И сомнительно качала головой.
От скуки Орлов не знал, что начать. Пробовал он и хрустальную фабрику
заводить,
на которой делались средневековые стекла с картинами, обходившиеся ему дороже, чем он их продавал, и книгу он принимался писать «о кредите», —
нет, не туда рвалось сердце, но другого выхода не было. Лев был осужден праздно бродить между Арбатом и Басманной, не смея даже давать волю своему языку.
— Ах,
нет… да откуда же, впрочем, вам знать? — он прошлой весной скончался. Год тому назад мы здесь в Hфtel d’Angleterre служили, а с осени он заболел. Так
на зиму в Ниццу и не попали. Кой-как месяца с четыре здесь пробились, а в марте я его в Гейдельберг, в тамошнюю клинику
свезла. Там он и помер.
Должность станового тогда была еще внове; но уж с самого начала никто
на этот новый институт упований не возлагал. Такое уж было неуповательное время, что как, бывало, ни переименовывают — все проку
нет. Были дворянские заседатели — их куроцапами звали; вместо них становых приставов
завели — тоже куроцапами зовут. Ничего не поделаешь.
«Не любит она меня, — думал про себя, повеся голову, кузнец. — Ей все игрушки; а я стою перед нею как дурак и очей не
свожу с нее. И все бы стоял перед нею, и век бы не
сводил с нее очей! Чудная девка! чего бы я не дал, чтобы узнать, что у нее
на сердце, кого она любит! Но
нет, ей и нужды
нет ни до кого. Она любуется сама собою; мучит меня, бедного; а я за грустью не вижу света; а я ее так люблю, как ни один человек
на свете не любил и не будет никогда любить».
Выбежать поиграть,
завести знакомство с ребятами — минуты
нет. В «Олсуфьевке» мальчикам за многолюдностью было все-таки веселее, но убегали ребята и оттуда, а уж от «грызиков» — то и дело. Познакомятся
на улице с мальчишками-карманниками, попадут
на Хитровку и делаются жертвами трущобы и тюрьмы…
— К сожалению,
нет. Приходил отказываться от комнаты. Третьего дня
отвели ему в № 6 по ордеру комнату, а сегодня отказался. Какой любезный! Вызывают
на Дальний Восток, в плавание. Только что приехал, и вызывают. Моряк он, всю жизнь в море пробыл. В Америке, в Японии, в Индии… Наш, русский, старый революционер 1905 года… Заслуженный. Какие рекомендации! Жаль такого жильца… Мы бы его сейчас в председатели заперли…
Мышников теперь даже старался не показываться
на публике и с горя
проводил все время у Прасковьи Ивановны. Он за последние годы сильно растолстел и тянул вместе с ней мадеру. За бутылкой вина он каждый день обсуждал вопрос, откуда Галактион мог взять деньги. Все богатые люди наперечет. Стабровский выучен и не даст, а больше не у кого. Не припрятал ли старик Луковников? Да
нет, — не такой человек.
—
Нет, брат, шабаш, старинка-то приказала долго жить, — повторял Замараев, делая вызывающий жест. — По нонешним временам вон какие народы проявились. Они, брат, выучат жить. Темноту-то как рукой снимут… да.
На што бабы, и те вполне это самое чувствуют. Вон Серафима Харитоновна как
на меня поглядывает, даром что хлеб-соль еще недавно
водили.
Вещи прекрасны, но ведь сбыта
нет никакого, а для местных надобностей было бы выгоднее приобретать их
на материке или в Одессе, чем
заводить свои локомобили и целый штат платных рабочих.
— Да вот сумлеваюсь
на тебя, что ты всё дрожишь. Ночь мы здесь заночуем, вместе. Постели, окромя той, тут
нет, а я так придумал, что с обоих диванов подушки снять, и вот тут, у занавески, рядом и постелю, и тебе и мне, так чтобы вместе. Потому, коли войдут, станут осматривать али искать, ее тотчас увидят и вынесут. Станут меня опрашивать, я расскажу, что я, и меня тотчас
отведут. Так пусть уж она теперь тут лежит подле нас, подле меня и тебя…